Хозяин травы - Страница 48

— Господи! — ахнула жена. — Господи! Что ж это такое?

И тогда он побежал.

Он бежал к ней навстречу, расталкивая худенькими руками сопротивляющийся воздух, уменьшаясь на бегу, все дальше и дальше от их испуганных лиц, все дальше и дальше от того невыносимого страдания, которое он причинил им, слезы катились по его мальчишеским щекам и капали в тарелку с супом... «Мама, — всхлипывал он, — мама!» И тогда она поднялась из-за стола, обхватила его седую голову и прижала ее к своей груди. «Ну, ничего, ничего», — бормотала она, раскачиваясь и все теснее прижимая его к себе. Он благодарно затих, ему стало уютно и спокойно, ибо он был способным ребенком и только вчера еще воспитательница в детском саду при всех похвалила его за то, что он без запинки процитировал пункт 36 параграфа 9 статьи 25, гласившего, что дети, не достигшие школьного возраста, в экстренных случаях имеют право на дополнительную порцию положительных эмоций со стороны одного из родителей.

А потом они лежали рядом в своей супружеской постели, и ее седая голова покоилась у него на плече, и она шептала ему, что не стоит так расстраиваться, что все еще поправимо, что дети обязательно вернутся, ведь он же знает, что, согласно пункту 4 параграфа 10 статьи 6, детям вменяется в обязанность не менее пяти раз в год навещать родителей, достигших пенсионного возраста (а им до пенсии осталось совсем немного — ему пять, а ей три месяца), и что они как-нибудь продержатся до этого срока, поскольку за безупречную службу ее недавно на работе премировали двумя спецталонами на внеочередную психическую стимуляцию, причем талоны эти выписаны не в какой-нибудь там заурядный районный психотрон, а в Центральный дом работников сферы обслуживания, и они дают право на высшую категорию стимуляции — присутствие на торжественной казни преступников, уличенных в психологическом изнасиловании. И он согласно кивал в такт ее словам, растворяясь в мягкой музыке ее голоса, и думал о том, что, конечно же, все еще поправимо и потому не стоит расстраиваться до такой уж степени.

Праздник второй

— Я хочу, чтобы ты лишил меня девственности, — сказала она.

Но он не умел лишать девственности женщин, имеющих четырнадцатилетних сыновей, и выжидающе молчал.

Тогда она сделала лицо Мадонны с картины неизвестного художника раннего Средневековья и скромно потупила свои голубые глаза.

— Ну же! — прошелестела она и покрылась застенчивым румянцем.

Он смотрел на нее — и взгляд его выражал злость и восхищение. То, что она делала, было абсолютно противозаконным.

— Ах, господин Н., не лишайте бедную девушку единственного сокровища, которым она обладает. Что скажет моя матушка? Вы разобьете ее сердце! — В голосе ее проступили опасные нотки.

Он почувствовал себя идиотом. Но ощущение это было малоприятным, и он решил обороняться.

— Кажется, чайник вскипел! — быстро парировал он.

Когда он вернулся с кухни, чтобы торжествующе сообщить ей о том, что чайник действительно вскипел, она уже сидела в совершенно немыслимой позе, закинув правую ногу себе на левое плечо, отчего ее и без того короткое красное платье окончательно задралось, обнаружив под собой розовые кружевные трусики.

— Мужчина, угостите портером, — прокуренным голосом искусно прохрипела она. Потом подумала и добавила: — И папиросочку.

И он снова почувствовал прилив злости и восхищения.

— Как? Вы не хотите? — изумилась она и всплеснула руками. Черные глаза ее позеленели, крупный чувственный рот превратился в маленький. И этот изящный ротик исторг из себя подряд пять колечек дыма и закапризничал: — Мне с вами скучно, мне с вами спать хочется!

Он сделал вид, что понял ее слова буквально, и начал стелить постель.

— Фу, товарищ Бубликов! — возмутилась она. — Как вам только такое могло прийти в голову! Это же злоупотребление служебным положением.

Она стояла перед ним, строгая и подобранная, узкая черная юбка доходила ей до щиколоток, блузка слепила взор девственной белизной...

И тут его взорвало. Мало того, что она проделывала вещи уголовно наказуемые, мало того, что она пыталась и его вовлечь в эти криминальные действия... Но «товарищ Бубликов» — это было уже слишком.

— Не смей меня так называть! — закричал он. — У меня, между прочим, имя есть. И вполне нормальная фамилия. И нечего ее коверкать.

— Извини, пожалуйста, — смутилась она, обрела свой нормальный вид и, взлетев под потолок, уселась верхом на люстру. — Значит, ты не хочешь лишить меня девственности, — грустно констатировала она, раскачиваясь вместе с люстрой.

— Тише! — взмолился он. — Соседи наверху услышат. Донесут.

Люстра продолжала раскачиваться.

— Я тебе совсем не нравлюсь? — донеслось оттуда. Каким-то сто пятнадцатым чувством он вдруг понял, что это ее настоящий голос. Он смутился. Он все-таки был мужчиной. А мужчине не подобало чересчур уж грубить женщине, с которой он спит.

— Нет, почему же? — осторожно сказал он. — С чего ты это взяла?

— Совсем-совсем? — уточнила она, продолжая раскачиваться.

— Что «совсем-совсем»?

— Совсем-совсем не нравлюсь?

Нет, ее почти невозможно было обмануть. Впрочем, собственно говоря, почему обмануть?

— Ты мне психологически нравишься, — честно признался он.

— А внешне?

Боже, он даже и представить себе не мог, что эта люстра может так оглушительно скрипеть.

— Ты надежный товарищ, — сказал он.