Хозяин травы - Страница 42

— Прямо над пропастью? — начинаю страдать я. — Я очень люблю пропасти...

И тут терпение оставляет мою подругу, и она начинает применять силовые приемы:

— Значит, ты не хочешь увидеть работы Роберта? — грозно спрашивает она.

— Хочу, — честно признаюсь я. Я столько слышала от нее о тбилисском художнике Роберте Кондахсазове, что уже не то что хочу, а просто-таки жажду.

— А он что же, специально из Тбилиси привезет их тебе на дом? В твое Новогиреево?

— М-м-м...

— Вот именно! — торжествует Лариса и, вопреки поговорке «лежачего не бьют», наносит мне, уже поверженной, последний удар: — У него работы... хищные! Он подарил мне одну работу — «Фрезии». Это цветы такие, — снисходя к моему невежеству, поясняет она, — так вот эти фрезии такие плотоядные, такое впечатление, что они тебя вот-вот сожрут. Здорово?

— Здорово! — восхищенно выдыхаю я.

— Значит, завтра идем за билетами. Ты не пожалеешь об атом — «я клянусь этим домом в Тифлисе и его несравненным балконом», — впадает Лариса в грех самоцитирования.

И через полторы недели я лечу с ней в Тбилиси, заранее исполненная любви к дому в Метехском переулке, где живет семья Кондахсазовых, и к «его несравненному балкону», воспетому Ларисой в стихах.

Лариса не обманула меня. Балкон действительно оказался несравненным. Потому что его попросту не было. И следовательно, ввиду «наличия отсутствия» его нельзя было ни с чем сравнить. А дом был. Надежный, прадедовский. И табличка медная на нем была — «Доктор Абгар Аркадьевич Кондахсазов».

— Это отец Робика, — поясняет Лариса. — Он был врачом-терапевтом. Роберт — четвертое поколение, живущее здесь. Это старый дом.

— А балкон где?

— Какой балкон?

— Голубой. Ты говорила, что у них дом с голубым балконом.

Но тут дверь распахивается, оттуда кто-то радостно улыбается нам — и я устремляюсь вслед за Ларисой вверх по каменным ступенькам, так и не разрешив своего недоумения относительно «несравненного балкона». И через секунду дом преподносит мне второй сюрприз. Да разве же это Роберт? Таким ли рисовало мне его мое воображение! Разве Роберты бывают такими? Они должны быть стройными, поджарыми и неуловимо французскими. Это я знала с детства. Я родилась в 1953 году, через несколько лет после того, как в Советскую Армению хлынула мощная волна репатриантов со всех концов света. Они иногда появлялись и у нас дома, в Москве. Друзья наших родственников, родственники друзей наших родственников, друзья родственников друзей наших родственников... Это были элегантные, красиво одетые мужчины и женщины, что было совсем непривычно для Москвы пятидесятых-шестидесятых годов. У них были чудесные бежевые куртки, мягкие темно-коричневые или же светло-кремовые свитера, брюки из дорогого качественного материала. Это называлось «спортивный стиль». Наш московский спортивный стиль был иным: черные или синие сатиновые трусы до колен и майки цвета линялой промокашки. У них были элегантные костюмы, сидевшие на них как влитые, непринужденные раскованные манеры и фирменные сигареты в красивых упаковках. Наш двор курил отечественные папиросы «Беломор», которые извлекал из грубо склеенных тусклых картонных коробочек, раскованность манер обретал только в состоянии сильного опьянения — и тогда наш сосед дядя Вася гонялся по всему двору за своей женой тетей Галей и во вполне непринужденных выражениях объяснял ей все, что он о ней думает. Что же касается элегантных костюмов, то... Да что говорить, до элегантности ли было стране, еще не оправившейся от страшнейшей разрухи, следы которой были во всем. В инвалидных колясках, стоящих посреди двора, в брате дяди Васи — дяде Вене, который громким шепотом разговаривал сам с собой — и мы, дети, боялись его, потому что он был «контуженный на фронте». И вдруг — необыкновенные люди, в красивой одежде, и у них есть изящные штучки, которые называются «брелок». И прикуривают они не от спичек, а от зажигалок. И зовут их как в иностранном кино: Роберт, Моника, Рудольф, Мари... И они приехали из Франции, Америки, Ливана и других, не менее экзотических стран. Это были первые иностранцы, которых я видела. И почему-то эти иностранцы одновременно были армянами, такими же, как, например, наш дядя Бабкен из Баку или моя двоюродная сестричка Каринэ из Еревана. Все это было не вполне понятно, но зато страшно интересно. Я тогда еще не знала, что все эти элегантные женщины и мужчины привезли с собой из заграницы не только красивую одежду, изящные брелоки и иностранные имена, из-за которых и Советскую Армению надолго охватило поветрие называть своих новорожденных не по старинке — Аршаками и Сэдами, а по-новому — Робертами и Мадленами. Но они привезли с собой и другое — трагические судьбы. Откуда мне, ребенку, было знать, что эти дамы и господа — беженцы и дети беженцев. Я тогда еще не читала сборника документов «Геноцид армян в Османской империи» и ничего не знала о трагедии, постигшей мой народ в 1915 году, когда правительство младотурок, пришедшее к власти в Турции, разработало и осуществило политику планомерного геноцида в отношении населения Западной Армении. Те, кому удалось спастись от резни, бежали в другие страны — да, да, в те самые, экзотические — Францию, Америку... И вот теперь, через много лет, уже с детьми и детьми детей, они устремились на Родину. Дети — для того, чтобы жить на родной земле, старики — для того, чтобы вскоре этой землей стать. Но я всего этого не понимала. Книги «Геноцид армян...» тогда еще не было, а если бы и была, то вряд ли мои родители сочли бы это подходящим чтением для маленькой школьницы-первоклашки. И моему семилетнему сознанию было ясно одно: что имя «Роберт» и понятие «чудо» связаны между собой самым непосредственным образом. Много лет прошло с тех пор. Красиво стала одеваться Москва. Обрели элегантность и Бабкены, Аршаки, Карапеты, живущие в Ереване и других городах Советского Союза. Но удивительная вещь — память детства! Никто из них не был так обаятельно элегантен, так утонченно обворожителен, как чудесные Роберты моего детства. Нет, детство не уходит от нас — оно просто перемещается в другую область, откуда и подает о себе весточки, причем самые неожиданные.