Хозяин травы - Страница 36

— Да, да, ты права. Египет — это какое-то страстное взаимовлечение жизни и смерти, неиссякаемое движение мистериальной чувственности! Кстати, если бы я верил в переселение душ, то сказал бы, что в предыдущем воплощении ты была жрицей любви и смерти в Древнем Египте.

Последняя фраза особенно приходится по вкусу моей пустоте. Я поворачиваюсь лицом к вечернему окну. В окне идет снег. Из ванной комнаты, незримая Гере, выскальзывает собеседница, проходит сквозь кухонное стекло, приникает к нему с обратной стороны и сквозь снег смотрит на нас своими древними египетскими глазами.

— Господи, как хорошо-то! — выдыхает Гера и греет руки над газовой конфоркой.

— Угу, — отвечаю я.

И действительно, нам хорошо. Всем четверым: и мне, и Гере, и собеседнице, и моей пустоте.

Но по ночам, когда я остаюсь одна, моя пустота, лишенная возможности питаться Герой и мертвыми эпохами, снова требует пищи. И хотя трещинки в обоях все так же плотно задвинуты диваном, она тем не менее чутко улавливает и вбирает в себя то, что из них сочится...

А ведь я была готова ее полюбить. Она была такая жалкая, ободранная, вся в подтеках предыдущей жизни... Разве я не предоставила ей возможность забыть о том, какая она была раньше? Разве не моими стараниями, заглушив серое истечение ее воспоминаний, возобладал в ней лучший в мире цвет — желтый? Почему же тогда она отторгала мою любовь? Чем объяснить эти рецидивы серого цвета, который почти незаметно (наверное, для того, чтобы не привлечь к себе моего излишнего внимания) то в одном, то в другом углу вдруг прорывал обои и сквозь слабые паутинообразные трещинки сочился в комнату?

...И будто бы я наконец-то одна. Я всовываю босые ноги в шлепанцы и бегу из красной комнаты в желтую. Там, у обеденного стола, почему-то выдвинутого на середину комнаты прямо под люстру, горящую всеми восьмью лампочками, в длинном до полу клеенчатом фартуке стоит наш детский врач Клавдия Петровна и огромным секачом рубит ободранную свиную тушу. Фартук и волосатые руки Клавдии Петровны залиты красным густым светом. И я хочу прошмыгнуть мимо нее в коридор, но она замечает меня и, приложив к своим губам мокрый красный палец, заговорщически шепчет мне: «Подожди в предоперационной, я сама тебя вызову». — «Но ведь я уже выздоровела, — говорю я ей, — я тетрациклин пила». — «Ай-ай-ай, — укоризненно качает головой Клавдия Петровна, — нехорошо обманывать. Неужели ты хочешь, чтобы весь дом кишел мышами?»

«Но я ведь почти каждый день подметаю пол!»

«Ай-ай-ай, ведь взрослая уже девочка, как не стыдно бояться! Это ведь совсем не больно».

«А это под общим наркозом будет?»

«Я же сказала, небольно будет. Ну хватит, некогда мне тут с тобой, ступай подожди...»

И красные руки ее снова берутся за секач...

...И будто бы они показывают мне какую-то бумагу и говорят, что это договор, что я сама его подписала и что, согласно этому договору, с них снимается какая бы то ни было ответственность за судьбу эксперимента. И я пытаюсь доказать им, что это какое-то недоразумение, что я ничего не подписывала. Но они говорят, что Зинаида Васильевна, которая в шестом классе была у нас классным руководителем, уже подтвердила мою подпись и всякое запирательство бессмысленно. А если я буду упорствовать, то они всем расскажут о том, что мыльная вода у меня уже кончилась и мне больше не из чего делать мыльные пузыри...

...Серый пушистый комочек лежал под тахтой и слабо шевелился. А я сидела на корточках и смотрела на него. С некоторых пор я не могла засыпать, если хоть один из них находился под тахтой, где они почему-то больше всего любили устраиваться. Этот был особенно крупным, и его вид почему-то завораживал меня. Я протянула к нему ладонь, и он доверчиво прильнул к ней. Я осторожно сгребла его и, встав с корточек, пошла с ним в ванную комнату. Быстро утопив его в унитазе, я вернулась и легла в постель.

...Огромное желтое солнце висело над лугом. И я смеялась и бежала по лугу в сторону солнца. Я отталкивалась ногой от земли, зависала над травой и в течение нескольких секунд, часто-часто перебирая ногами, бежала по воздуху, а потом мягко приземлялась, снова отталкивалась и снова бежала по упругому пружинящему под ногами воздуху...

...И будто бы я кричу. Но они не обращают на меня никакого внимания. И, завернув тельце девочки с головой так, что из-под простыни свешиваются только ее ножки в красных ботиночках, уже собираются унести ее. Но я умоляю Зинаиду Васильевну сказать им, что хотя я и отлынивала от уборки класса, но по математике у меня всегда была пятерка, она ведь знает об этом. Зинаида Васильевна нехотя кивает, и они начинают колебаться. Но тут Гера говорит им, что он мой любовник и что это может подтвердить его прежняя жена, потому что она всегда была в восторге от его мужских качеств. Что я просто стесняюсь признаться в этом, поскольку египетские фрески очень боятся, как бы мыши не расковыряли их штукатурку. И что из всего этого явствует, что подпись на договоре, конечно же, моя. И они торжествующе смеются и уносят от меня тельце девочки...

...Спина Виктора в новом светло-сером костюме быстро удаляется от меня сквозь уличную толпу. Но на мне старый бордовый халат, и потому я не могу его окликнуть. А новый халат я надеть не могу, потому что для этого надо открыть дверцу гардероба и тогда гардеробное лицо будет проступать сквозь мою кожу, даже если я очень сильно напудрюсь...

...И будто бы я иду подвальным коридором Ленинской библиотеки. В коридоре пусто, и вдоль стен тянутся толстые желтые трубы диаметром в метр. И в них что-то слабо и ровно гудит. А иногда в стенах есть стальные глухие дверцы. Но я знаю, что это не те дверцы, потому что та, которая мне нужна, должна быть открыта и там мне дадут методическую разработку для моей начальницы. И вдруг гудение в трубах обрывается, и я понимаю, что пропустила нужную мне дверцу. И поворачиваю обратно и начинаю толкать по очереди каждую из них. Наконец одна из дверец распахивается, и, пригнув голову, я вхожу в нее. Посередине пустой комнаты на цементном полу стоит кухонная табуретка, и верхом на ней сидит Гера. Он тихо поднимает руки и говорит: «Господи, как хорошо-то!» Потом поддергивает рукой под собой табуретку и начинает надвигаться на меня.