Хозяин травы - Страница 22

III. И он спорит с Валерой и доказывает ему, что никакое это не бегство от действительности. Напротив, это бегство в действительность. «Как ты не понимаешь, — горячится он, — мы живем призрачной жизнью. А они, посмотри, какая мощь, какая полнокровная жизнь!» И тычет пальцем в альбом, в скульптуру фараона. Но Валера говорит, что не видит ничего полнокровного в том, чтобы рифмовать «розы» и «слезы». И он испуганно холодеет и спрашивает, уж не считает ли Валера его графоманом. Валера неуверенно отвечает, что не считает, но все же «розы» и «слезы» — плохая рифма. Банальная. Это он ему говорит как друг. Потому что главное в дружбе — это честность. Тогда он начинает объяснять Валере — тоже как друг, — насколько яркой и страстной была жизнь в Древнем Египте. Не то что у нас. Но Валера говорит ему, что он просто пытается согреть своей энергией ров с мертвецами — в надежде, что гальванизирует их и они будут любить его так, как ему хочется. Но рифма «розы-слезы» от этого лучше не станет. Они оба горячатся и кричат так громко, что жена приходит с кухни и выключает его.

IV. Он рвет тюльпаны, огромные красные тюльпаны. Нет, не красные, а пунцовые, потому что «пунцовые тюльпаны» звучит лучше, чем «красные». Музыкальнее. В сквере светло, но он знает, что это ночь и потому можно сколько угодно рвать с клумбы тюльпаны.

V. Жена снова разжала ему ложкой зубы и влила в него горечь. И он начал подбирать рифму к слову «горечь», потому что ни у кого еще нет такой рифмы, и если он ее найдет, то Валера больше не посмеет сказать ему, что он боится действительности. Но жена так громко моет посуду, что все время вспугивает рифму. И делает это нарочно — из ревности к маленьким женщинам с телами цвета солнца. Кстати, они ему так и не сказали, как это называется у них, в Древнем Египте? Но крохотные женщины неподвижно вершат свой нежно-угловатый танец и не отвечают ему. Наверное, мужчины эпохи Нового царства — видите, он хорошо помнит, что они из эпохи Нового царства, — давно уже подобрали бы рифму к слову «горечь» и сумели разговорить неразговорчивых плясуний. А на месте Валеры он вообще лучше бы помолчал, тот не то что «розы-слезы», но и «задницу» с «яичницей» срифмовать не может. Ну вот, слава богу, он их рассмешил. Они улыбаются ему, и улыбки у них такие же длинные, как глаза. И ему хочется потрогать хотя бы одну улыбку. Он протягивает руку, но та девочка быстро высовывает свой длинный розовый язык и визжит, что он хотел затащить ее в подвал. И тогда из подъезда выходит начальник, берет его за ухо и спрашивает, почему он опять написал «толстые кишки» вместо «толстого кишечника», он что, не знает, что к слову «кишечник» еще никто не подобрал рифмы?

VI. А что касается жены, так он сам не хочет с ней спать. Тоже мне удовольствие — это нельзя, то нельзя! Он ей еще покажет, кто хозяин в доме. А Валера уж лучше помолчал бы. У него и такой жены нет. Ах да, это не Валера, а та женщина так обидно смотрела на его жену и все советовала ей сменить стиль одежды. Да, да, он теперь понял, все дело в одежде. Если бы она одевалась по-другому, то разве она стала бы уклоняться от... от... Он произносит грубое слово. И ему становится легче. Надо было и вправду затащить ее в подвал. Или нет, лучше не ее, а жену. И пусть там моет свою посуду. А та женщина сказала, что он похож на фараона. Такой же волевой подбородок. Он сцепляет зубы и выпячивает подбородок. Но жена разжимает ему зубы ложкой и вливает в него горечь.

VII. В комнате светло, но он знает, что это ночь и потому можно сколько угодно рвать с клумбы тюльпаны. Он срывает один тюльпан, раздвигает его упругие лепестки и находит внутри их сосульку. И он смеется и говорит той девочке, что ей слабо найти такую сосульку. И тогда она завизжала, и фараон тяжело сошел со своего трона и отнял у него сосульку. Он смотрел на сосульку, жалко тающую в руке фараона, и плакал. А фараон смеялся и говорил, что он рева-корова и таким не место в Новом царстве. А потом сосулька окончательно растаяла.

VIII. Когда его хоронили, жена очень плакала.

ОЗЕРО

И когда он почти уже доплыл до середины озера, они настигли его. Упругая вода под ним вдруг обмякла — и маленькая женщина, просунув свою узкую, изящную голову в полуоткрытую дверь, быстро облизнула острым язычком свой ярко накрашенный рот и спросила его: «А это не очень больно?» — «Что — это?» — удивился он. Но она уже молчала, и удлиненные глаза ее становились все более и более круглыми. Он вздохнул и вяло поплыл обратно. Дряблая вода быстро впитывала в себя остатки той радости, которая переполняла его весь вчерашний день и сегодняшнее утро. ...А потом она лежала, натянув одеяло до самого подбородка, и смотрела на него глазами несправедливо обиженного ребенка. «Что?» — испугался он. «Ты! — всхлипнула она. — Ты! Ты сказал, что это будет не больно». Но ведь он не говорил ей этого. Остроносая стайка красных рыбок промчалась под ним и скрылась в синих водорослях. Он обрадовался рыбкам, вернее, обрадовался возможности обрадоваться и начал усиленно думать о них. Какие они красивые, думал он, как редко мы соприкасаемся с красотой. Он расстроился, перевернулся на спину и стал смотреть в небо. Небо синее, думал он. Очень синее, думал он. Как в детстве на даче. Белый гамак, думал он. Качается, и качается, и качается. Дело, кажется, пошло на лад, и он почти уже представил себя лежащим в гамаке и просящим маму дать ему еще одну грушу. И если бы он успел надкусить ее, то они оба отстали бы от него. Но он не успел, потому что рыбки все же были цвета ее помады. Сергей Иванович говорил ей, что не стоит так ярко красить губы. Она и так слишком яркая. Сергей Иванович ее хочет. Так, по крайней мере, говорит она. Наверное, знает, что говорит. И еще говорит, что Сергей Иванович — гений. Ну, допустим, гений. Разве из этого следует, что тот имеет право мешать ему качаться в гамаке? Белый гамак. Очень белый гамак. Настолько белый, что пошли вы все к чертовой матери! И ты со своей гениальностью, и ты со своей девственностью! Морковку! Он, видите ли, по утрам ест морковку! Вегетарианец, твою мать! Да нет, я не спорю, он действительно очень талантливый художник. Но морковка — это смешно. Есть по утрам морковку и на полном серьезе считать себя из-за этого нравственным человеком. Ха-ха-ха! А, черт, совсем забыл о зубе. Конечно, отсутствие зуба никого не красит. У нее зубы красивые. И помада ей идет. И она любит смотреть на себя в зеркало. И я для нее не более чем зеркало. «Вселенная — это система зеркал, — сказал Сергей Иванович, — они установлены под разными углами друг к другу и, взаимоотражаясь, порождают изображения. И эти изображения и есть мы все: деревья, камни, люди...» Сергей Иванович похож на корягу, узловатую, лысую корягу. Но такую корягу, которая способна еще зазеленеть. Да нет, чушь собачья, конечно же, она с ним не спит. Все-таки двадцать пять лет разницы. Белый гамак. Синее небо. Желтая груша. Мама, прогони осу! Да не махай ты руками, она не укусит. Нет, укусит. Я знаю, что укусит. Еще как укусит! Ему стало холодно. «Мне холодно, — сказал он, — мне холодно». — «Ну, если тебе так холодно, — сказал он, — то плыви к берегу». — «Не хочу, — сказал он, — сам плыви». Зеркало. Он для нее не более чем зеркало. А зеркала должны быть холодными. И серебристыми. Никаких других цветов. Ведь если бы зеркало было разноцветным, то оно искажало бы цвета того, кто в него смотрит. Не будь он сам таким одноцветным, ее губы не казались бы ему такими пунцовыми. Они были бы зелеными. Или даже фиолетовыми. Он обрадовался возможности избавиться от нее: женщина с фиолетовыми губами — какое отвратительное зрелище! А теперь пусть она поцелует его своими фиолетовыми губами, пусть подойдет поближе и поцелует. Он нетерпеливо прикрыл глаза и замер в ожидании поцелуя, который наконец-то сделает его свободным. Ну, давай же, ну! Что же ты медлишь? А, она думает, что это игра. Эротическая игра. Пусть думает что хочет, но только пусть поцелует его. И тогда с ней будет покончено. Она улыбнулась, медленно пошла к нему навстречу и, вскинув руки, продела их ему под мышки. «Поцелуй меня», — прошептала она. Он оторопел. Это было против правил, так они не договаривались. Впрочем, может, это и лучше. Он сам поцелует ее. И наконец-то сможет спокойно насладиться своим отпуском, уединенным озером и крохотным пляжем, куда посторонним вход