Хозяин травы - Страница 19

— Мы, — отвечает девочка.

— А ты не безобразничай. — Женщина трясет головой и стучит рукой по коленке. — Понавезли тут всяких. Все, что ль, последние?

— Я последняя, — успокаивающим голосом говорит Анна Сергеевна.

Женщина подозрительно оглядывает ее и поджимает губы.

— С чем лежим? — деловито осведомляется толстуха в тренировочном костюме, приближаясь к рыжей и подмигивая окружающим.

Рыжая молчит.

— Какие синтомы-диагнозы?

— Вы не имеете никакого юридического права! — взвизгивает рыжая. — Я требую освободить меня. И не смейте колоть мне туберкулез!

— Ты что, туберкулезная? — Толстуха опасливо отступает назад. — Черт-те кого кладут.

— Сама ты туберкулезная. Я здоровая сюда поступила. А они мне туберкулез прибивают.

— А разве здесь есть туберкулезное отделение? — удивляется девочка.

Рыжая кидает на нее презрительный взгляд и сухо смеется:

— Ты совсем глупая, что ли? Не понимаешь, где находишься? Не отделение, а вводят в нас. Говорят, что анальгин, а сами в шприц туберкулезу наберут и колют. Ну бактерии, элементы такие медицинские, навроде чумы, с анальгином смешают и колют. А потом изучают, опыты делают, выживем или нет. «Не волнуйтесь, не волнуйтесь!» — передразнивает она кого-то. — А я не волнуюсь. Я свои права знаю. Ни-ка-кого юридического права не имеют колоть!

Девочка хихикает.

— Смейся, смейся. Недолго тебе еще смеяться. Близятся, близятся сроки-то. В древних книгах все про это прописано. Погонения скоро начнутся, страшные погонения. Сказано, — женщина воздевает острый палец к потолку, — войны пойдут, войны... Мне женщина одна богомольная по секрету доверилась. И хоронить будет некому. Уже по телевизору тарелки показывали летающие. А кто знает, что в них, в этих тарелках?!

— Котлеты с перловкой, — прыскает девочка.

Толстуха одобрительно смотрит на нее и говорит:

— И впрямь жрать чего-то захотелось.

Капля упала... Вторая... В трубочку — в катетер — в вену... В трубочку — в катетер — в вену... А вы не умрете? Кап... Не умрете? Кап... Не умрете? «Олеся, детка, смотри, что я придумала. Я на тебя завещание написала. На квартиру. А вдруг я и впрямь заболею. Как же ты без меня будешь?» В катетер — в вену... В катетер — в вену... Олеся на кухне, вся перемазанная солнечной сладостью, смеется: «Да вы, Анна Сергеевна, еще меня переживете». — «Да я так, девочка, мало ли что, ты не бойся, я еще не скоро умру. Еще на твоей свадьбе... Нет-нет, не хочешь замуж, ну и не надо, без них обойдемся». Обойдемся... Обойдемся... Обойдемся... «А это, Анна Сергеевна, Костик. Он на параллельном курсе учится. Стихи пишет. Я его чаем напоила. Ничего, что мы здесь у вас похозяйничали?» Так, значит, этот, с бабьим лицом, — Костик. Расселся на кухне, как хозяин. «Ну что ты, Олеся, ты же у себя дома. Пейте, Костик, пейте. А может, вы кушать хотите? Мужчина должен кушать». — «А я не мужчина». — «А... кто же вы?» — «Никто изначально не мужчина и не женщина». — «То есть как это?» — «Пол — это следствие падения духа в материю. А я уже вышел из цепи перевоплощений. Мое астральное тело больше не подвергается воздействию половых ферментов. Как говорит йог Чандрачарака...» — «Йоги? Это которые на голове стоят?» Олеся хохочет: «Ой, Анна Сергеевна, ну вы и скажете. Йоги — это которые в астрал выходят. Так, Костик?» — «Ну, для данного этапа вашего развития можно и так». — «Олеся, ну что же ты. Корми гостя. Картошечки хотите?» — «Спасибо, у вас правильная аура, вот только... Да нет, ничего».

— Женщины, на обед!

— Женщины, на осмотр!

— Женщины, свет гасите, спать пора...

«Олеся, а Костик этот, он что, ненормальный?» — «Костик? Да нет, он просто преодолел свой пол. Ну, то есть он мне все объяснил, он физически мужчина. Только давно не перевоплощался. Карму отрабатывал. Он говорит, на высотах духа пола не существует». — «Ты бы с ним, детка, все-таки поаккуратнее, мало ли что...» — «Да нет, он хороший».

«Ну что, Сергевна, скоро бабушкой будешь?» — «Да вы что ж это, Настасья Ивановна, такое говорите?» — «Да ты что, слепая, что ль? Губы-то у ней как распухли! И пятнышки на лице. Да ладно, ладно, мое-то какое дело. Не моя печаль чужих детей качать». — «Олеся, детка, тебя опять вчера тошнило? Как же так? Нет, рыба была свежая. Ну не расстраивайся, не надо. Заявление в ЗАГС подать нужно. Как — не может? Почему?» — «Он говорит, что это ввергнет его в новый круг перевоплощений. Что он тогда упадет в свое низшее «я». Что надо быть выше земного брака». — «Как же так, детка? Может, в деканат на него написать? Ну не расстраивайся, бог с ним, с твоим Костиком. И без него ребеночка вырастим». — «Нет! От меня пахнет». — «Чем пахнет?» — «Воняет. От меня воняет. Я грязная! Грязная! Грязная!» — «Успокойся, успокойся, что ты?» — «Не подходите ко мне, Анна Сергеевна, не подходите! Я воняю!» — «Господи Иисусе, да что с тобой? Куда же ты? Олеся, вернись!» Дверь хлопает, хлопает, хлопает. Ушла. Бросила ее. Все бросили. Никто не навещает. Никому не нужна.

...Ребенок плачет... Кто принес сюда ребенка? Может, Олеся? Нет, Олесе еще рано родить. Да и вряд ли она решила родить, аборт, наверно, сделала. Да она и не знает, что я в больнице. Мама... Откуда опять мама взялась? Стоит, улыбается... «Что, Анна Сергеевна, все в куклы играешь?» Нет-нет, ребенок настоящий... Плачет. Громко. Маленький... Надо спасать ребенка, а то мама его отнимет. Осторожней, осторожней, бочком из палаты. Нет, сперва халат надеть, в халате мама ее не узнает. А что, если это все-таки Олесин малыш? А вдруг там Костик? Он ведь убьет ребенка. Убийцы! Они все убийцы! Они преодолели свой пол и теперь убивают. Господи, как больно! Как светло! Как ярко сверкает река! Говорят, теперь многие рожают в воду. А что, если попробовать? Может, и у нее получится? Сейчас, сейчас. Вот так, на четвереньки встать. Больно. Это схватки, наверно, начались. Она же ничего в этом не понимает. Она же никогда не рожала. Снова схватки. Кувшинки. Желтые кувшинки. «Плывите сюда, Анечка». Шмели летают. Снова схватки. Не бойся, Олеся, рожать — это не страшно. Только очень больно. Держись, девочка! И без твоего Костика воспитаем ребеночка. Чудовищная опоясывающая боль. Девочка не выдержит. Малышка моя, доченька, Олеся! Стрекозы, много стрекоз, тапочки шуршат по коридору, сотни, нет, тысяча тапочек. Визг. Вой. Топот. Неужели это я кричу? Больно! Больно! Больно! Нет, нет, сейчас полегчает. Я читала, что полегчает. Просто таз слишком узкий. Сейчас-сейчас, еще одно усилие. Кости расходятся, это тазовые кости расходятся. Так в книжке написано. Вот разойдутся, и все будет в порядке. И тогда Гриша на ней женится. «Плывите, Анечка, плывите, это не страшно». Сейчас, сейчас. Встревоженные лица наклоняются к ней, молодые, в белых колпачках. Чего они боятся? Схватка? Освобождение. Легкость в теле. Пустота. Неподвижность. Мрак. «Отмучилась». Кто сказал «отмучилась»? Наверно, эти, в белых колпачках. Закрывают ей глаза. Тело медленно холодеет. Отмучилась. Родила.